Избранное [компиляция] - Леонид Николаевич Андреев

Столыпинские военно-полевые суды приводили Андреева в состояние крайнего возмущения и потрясения, о чем он писал В. В. Вересаеву еще в конце 1906 г.: «Военно-полевые суды… Только сумасшедшие могут додуматься до них. Как можно даже думать о военно-полевых судах, не будучи свихнутым!» (цит.: Вересаев  В. В. Собр. соч. в 4-х томах, т. 3. М., Правда, 1985, с. 397). Для Андреева эпохи реакции было очень характерно ощущение безумия, охватившего современную ему жизнь и проявившегося прежде всего в массовых смертных казнях, — в этом смысле он сближался с Л. Н. Толстым, автором «Не могу молчать», и В. Г. Короленко, автором статьи «Бытовое явление». Но в то же время, конечно, безумие и ужас массовых смертных казней Андреев-художник рассматривал не только с точки зрения социально-общественной — как величайшее зло и трагедию своего времени, — но и с общечеловеческой, общегуманистической позиции. Об этом свидетельствует письмо Андреева к американскому переводчику «Рассказа о семи повешенных» Герману Бернштейну от 18 октября 1908 г. «Моей задачей было, — писал Андреев, — указать на ужас и недопустимость смертной казни при всяких условиях. Велик ужас казни, когда она постигает людей мужественных и честных, виновных лишь в избытке любви и чувстве справедливости — здесь возмущается совесть. Но еще ужаснее веревка, когда она захлестывает горло людей слабых и темных. И как ни странно покажется это: с меньшей скорбью и страданием я смотрю на казнь революционеров, подобных Вернеру и Мусе, нежели на удавление этих темных, скорбных главою и сердцем убийц — Янсона и Цыганка. Даже последнему безумному ужасу неотвратимо надвигающейся смерти могут противопоставить Вернер — свой просвещенный ум и закаленную волю, Муся — свою чистоту и безгрешность. А чем могут отозваться слабые и грешные, как не безумием, как не глубочайшим потрясением всех основ своей человеческой души? А их-то, набивши руку на революционерах, и вешают теперь по всей Руси где по одному, где сразу по десятку. Играющие дети натыкаются на плохо зарытые трупы, и собравшийся народ с ужасом смотрит на торчащие из-под земли лапти. Прокуроры, присутствующие при казнях, сходят с ума и отвозятся в больницу, а их всё вешают, вешают…» (ЦГАЛИ, ф. 11, оп. 5, ед. хр. 6).

Через несколько месяцев после опубликования «Рассказа…» Андреев написал статью под названием «О казнях. Из частного письма», являющуюся своего рода публицистическим комментарием к «Рассказу о семи повешенных», в которой утверждал, что смертная казнь не должна существовать, так как она «противна закону жизни» (Эпоха, СПб., 1908, 15 сентября, с. 1) и «не только нарушает права человека на жизнь, но права на разум, священный дар, которым прокляла и благословила нас судьба» (там же). Именно с такой точки зрения Андреев и изображает своих героев, ожидающих смертной казни через повешение. Перед лицом смерти равны все, показывает Андреев. Вместе с тем он проводит отчетливую грань между уголовными преступниками (Янсон, Цыганок) с их почти зоологической жаждой жизни и революционерами, в образах которых запечатлена высокая духовность, поразительно ярко раскрывающаяся накануне их страшной гибели. В «Рассказе о семи повешенных» Андреев достиг высочайшего мастерства как художник-психолог прежде всего в изображении человека в момент наивысшего напряжения всех его душевных и физических сил. В одном из интервью Андреев отвечал критикам и читателям на некоторые высказанные в его адрес претензии по поводу якобы допущенных им преувеличений в описании приговоренных к смерти: «За мой „Рассказ о семи повешенных“ меня основательно упрекали, что я не исчерпал во всей полноте того многообразия ужасного, что испытывают приговоренные. Но уверяю вас, только думая о казни, только ставя себя на место одного из этих несчастных, я приводил свой человеческий ум в то состояние, при котором только тонкая пленка отделяла меня от сумасшествия. И когда, по рассказу, я стал приближаться к моменту казни, меня, полноправного российского гражданина, которому козыряет соседний городовой, уже следовало отправить в лечебницу» (Измайлов А. А. Литературный Олимп. М., 1911, с. 285). Не случайно, что «Рассказ о семи повешенных» был написан в состоянии крайнего напряжения, «кровью сердца».

…›

Впервые — в «Литературно-художественном альманахе» издательства «Шиповник», кн. 5, СПб., 1908, с посвящением Л. Н. Толстому в 1909 г. рассказ вошел в шестой том Собрания сочинений Л. Андреева, выпускавшегося издательством «Шиповник», и тогда же выпущен отдельным изданием И. П. Ладыжниковым в Берлине.

«Рассказ о семи повешенных» явился откликом писателя на массовые смертные казни периода столыпинской реакции. Отвечая Горькому, отношения с которым в эту пору предельно обострились, на упрек в том, что в погоне за славой и деньгами он якобы пишет дурные вещи, Андреев писал 28 марта 1912 г.: «„Семь повешенных“ — правда, этот рассказ имел успех, но если здесь я был лакеем, то я прислуживал за одним столом с Толстым, который в ту же пору писал свое „Не могу молчать“» (ЛН, т. 72, с. 330).

Андреев создавал рассказ с огромным чувством боли и в состоянии крайнего нервного напряжения. «…Я только что отошел от новой работы, которая меня измучила, — передавал в печати слова Андреева Измайлов. — Я написал новый рассказ с простым названием — „Рассказ о семи повешенных“. Как догадываетесь, это совсем на близкие нам темы. Я вдумываюсь в психологию семерых, обреченных на смертную казнь, из тех, о которых мы каждый день утром читаем в газетах: „Семеро приговорены в Риге“, „четверо в Ревеле“ и т. д. Теперь эти впечатления — сидения в тюрьме под одной мыслью о предстоящей смертной казни. ‹…› Может быть, вы не поверите и вам покажется рисовкой, но постоянной думой об этом, постоянным постановлением себя на место приговоренных я создал себе адское настроение, которое сгустилось в последние дни до крайней точки. ‹…› Не дальше как несколько дней назад я понял, в чем секрет. Я просто так фиксировал свою мысль на психологии моих несчастных семерых, что и сам невольно разделял их предсмертную тоску» (Измайлов А. А. На первом чтении «Рассказа о семи повешенных».— Новое слово, 1909, кн. 2, с. 14).

В основу андреевского произведения были положены реальные события — покушение революционеров-террористов на министра юстиции И. Г. Щегловитова, казненных через повешение в местечке Лисий Нос под Петербургом на рассвете 17 февраля 1908 г. О казни тогда сообщали газеты. Как выяснилось впоследствии, выдал их полиции известный провокатор Е. Ф. Азеф. Герои Леонида Андреева имели также своих реальных прототипов. Так, прообразом Вернера был ученый-естествоиспытатель Всеволод Лебединцев, с которым писатель был знаком. Черты реально существовавших людей — революционеров Елизаветы Лебедевой и Лидии Стуре воплотились в образе Муси.

В «Рассказе о семи повешенных» много и других жизненных реалий — так, о суде над крестьянином-эстонцем Вебером, ограбившим усадьбу и